Костер мой догорал на берегу пустыни. Шуршали шелесты струистого стекла. И горькая душа тоскующей полыни В истомной мгле качалась и текла. В гранитах скал – надломленные крылья. Под бременем холмов – изогнутый хребет. Земли отверженной – застывшие усилья. Уста Праматери, которым слова нет... Дитя ночей призывных и пытливых, Я сам – твои глаза, раскрытые в ночи К сиянью древних звезд, таких же сиротливых, Простерших в темноту зовущие лучи. Я сам – уста твои, безгласные как камень... Я тоже изнемог в оковах немоты. Я свет потухших солнц, я слов застывший пламень, Незрячий и немой, бескрылый, как и ты. О, мать-невольница...На грудь твоей пустыни Склоняюсь я в полночной тишине… И горький дым костра, и горький дух полыни, И горечь волн – останутся во мне. (с) М. Волошин

Эти браслеты активизируют генетическую специализацию, если она есть. Для каждой специализации существует оптимальный вариант тела. Такое тело приспособлено к этому виду работы, но знания и умения связаны с Монадой.

Спать с браслетом.

Шаблон для написания отчетов по работе с артефактом "Ментальный резонатор": 1. Имя/Фамилия, эл.адрес, ник-нэйм (под которым участник зарегистрирован на этом форуме). 2. Описание конфигурации "Генетического браслета", который участник проекта прорабатывал, до начала использования "Ментального резонатора". 3. Общее время использования "Генетического браслета". 4. Общее время использования "Ментального резонатора". 5. Наличие эффекта от работы с "Ментальным резонатором", грубо (да/нет). 6. Подробное описание реакции при первом взаимодействии с "Ментальным резонатором" (для первого отчета). 7. Подробное описание полученного эффекта, в виде комплекса ощущений. 8. Подробное описание полученного эффекта, в виде приобретенных качеств. 9. Подробное описание полученного эффекта, в виде произошедших событий. 10. Примечания участника (дополнительная информация).

Артефакт "Ментальный резонатор" рекомендован к использованию для тех участников проекта, которые хорошо ощутили действие Генетического браслета и почувствовали, что он активизировал какие-то программы. Переходить к работе с артефактом есть смысл тем участникам, у которых активизировались признаки одной из рас, указанных в первой части Проекта. Каждая из рас имеет свои собственные качества, которые могут быть активизированы Генетическим браслетом. Кроме того, существует ряд специализаций, которые могут быть записаны в геноме. Т.е. если по результатам использования Генетического браслета есть конкретные и подтвержденные результаты, можно переходить к работе с артефактом "Ментальный резонатор".

Протестируйте браслет в режиме, рекомендованном Магистром (см. тема "Вопросы").

Вновь тоскливый октябрь, одинокая ночь, Ежегодный рубеж октября с ноябрём – Время в ступке алхимика перетолочь Смесь полуночных тайн и полуденных дрём. Время – пульсом в висках: "Завтра может не быть!", Время выйти торопится из берегов, Время сторону выбрать и время решить, Время поиска таинств, друзей и врагов. "Нам живыми не быть. Прикажите, Мессир. Дырку в небе над всем! С нами Лорд! Таки да, Здесь нам нечего ждать – так к чертям этот мир! Мы друг друга найдём. Мы откроем Врата". "Мы видны не всегда. За Ван Хельсинга, брат! Петрификус Тоталус! The Matrix has you. Затруднение? Гррм... Мир воздаст нам стократ. Не открыться Вратам. Не сыграть нам вничью". Что твой мир – райский сад или грязный вертеп? Время души хранить, время рушить миры - Да, открыты Врата, с нами Ньярлатхотеп, Но ещё неизвестны итоги Игры. Время вспять. Всё решается здесь и теперь. Открывающим – явь, Закрывающим – шанс. …Пусть раскрыты интриги побед и потерь, Но Игра продолжается в каждом из нас. (с) Kler

Да, можете заказать. Информация по теме заказа артефакта "Ментальный резонатор": https://avvadon.org/forum/topic/11012-novosti-proekta/

Дорога, ведущая к храму. Скажите, пожалуйста, наша экскурсия включает посещение Храма Гроба Господня? — Конечно. Зачем нужна экскурсия, которая не ведёт к Храму? — Заходим, друзья мои, заходим, не толпимся на входе. Кто зашёл, сразу направо, на Голгофу. Молодой человек, вас это тоже касается. Выключайте свой телефон – и на Голгофу. — Смотрите сюда. Здеся Иисуса распнули, поклали на доску и обмыли. Потом понесли тудой захоранивать. — Кудой понесли? — Я же вам русским языком показываю – тудой! — Галя! Галя! Где Галя? Потерялась Галя! — Галя фотографируется на Голгофе. — Сколько можно? Её же все ждут, нам ехать надо. — Снимите Галю с Голгофы! “Бум! Бум! Бум”, — раздаются глухие удары посоха по каменным плитам — Патриарх, идёт, патриарх идёт, — зашелестела толпа — Расступитесь, дайте дорогу патриарху, — служители Храма оттесняют туристов к стене — А шо за патриарх? — Греческий, говорят. — Солидный мужчина. На моего шурина похож. А чё так медленно идёт? С таким темпом мы ещё часа 2 тут в очереди простоим. — Да, форменное хамство (прости, Господи). Он же живёт тут, может каждый день в Храм ходить. А мы раз в жизни в отпуск на Святую землю выбрались, и в очереди должны стоять. — Ванечка, не балуйся и не прыгай по ступенькам. По ним сам боженька ходил, — мамаша стаскивает ребёнка с лестницы, построенной в позапрошлом году. — Attention, please! Ахтунг-Ахтунг! Проше, пани… — Где очередь к Гробу начинается? — Тут, за нами занимайте. А мы за теми чукчами. — Это не чукчи, это корейские паломники. — Да один чёрт, нехристи нерусские. Прости, Господи. — Великое искушение было на этом месте, и великий грех тут случился. В прошлом году у одного нашего запорожского батюшки в Храме камеру цифровую украли — Свят, свят, свят, — и все перекрестились — Что вы делаете сегодня вечером? В свободное, так сказать, от Храма время? — интересуется у шведской туристки армянский монах, похожий на молодого Аль Пачино. — С какой целью интересуетесь? Вы же, вроде, того…монах…, — недоумевает туристка. — Это я днём монах, а вечером после службы я Аль Пачино. — Пока мы стоим в очереди в эту, как вы её назвали? Кувуклию? Может быть мы с вами рассчитаемся за экскурсию? Вы предпочитаете доллары, евро или, может быть, шекели? — Евро, если вас не затруднит. — Гриша, зайди в Интернет, посмотри, какой сейчас курс евро. Подержите, пожалуйста, свечки, я кошелёк достану. — Спасибо. Я вам сейчас квитанцию выпишу. Только что-нибудь твёрдое подложу. Ах-да, у меня же Евангелие есть. — Альтарик! Слиха! Queridos amigos! — Где Галя? Она всё ещё на Голгофе?! — Весь автобус её ждёт! — Туристическая полиция. Предъявите, пожалуйста, ваше удостоверение экскурсовода. — А я не экскурсовод. Я просто родственникам из России святые места показываю. — Все это 68 бабушек в платочках – ваши родственники? — Да, у нас большая дружная семья — У вас все в семье общаются при помощи микрофона? — Здесь ставим свечки за здравие, там за упокой. Ещё раз – здесь здравие, там — упокой! Больше повторять не буду. — Готовим деньги для свечек – 10 долларов за пучок — Но на улице они стоят 5 долларов. — Как вам не стыдно торговаться! Вы же в Храме! Ладно, давайте по 8, но, чтобы без сдачи. — А я уже свечки купила вон у того негра в капюшоне. За 6 долларов сторговались. Взяла оптом 26 пучков — Это не “негр в капюшоне”, это коптский монах. — Алё! Да! Я стою в очереди к гробу, не могу говорить. Что? 680 тысяч? Хорошо, подписывайте. Только 20 процентов предоплаты не забудьте, и банковскую гарантию. Всё, выйду из гроба – перезвоню. — Тайны Храма, места, закрытые для туристов, подземелья, катакомбы, крыши. Только для вас – 100 долларов, — шёпотом, по-английски предлагает араб в турецкой феске. — Спасибо, брат, не нужно, — отвечает турист на иврите, — у меня сын тут 3 года служил. Он нам все подземелья бесплатно показал. — Местные, — разочарованно на иврите констатирует араб в турецкой феске. — Бум, Бум, — опять застучал посох. — Всем расступиться! Освободите проход! Патриарх идёт! — Опять патриарх?? Он что-то забыл в гробу и вернулся? — Нет, на этот раз армянский патриарх. — Знаете, что? Ещё пару патриархов, и мы не успеем на ужин — Господи, прости и сохрани. Будь милосердным к нам. За какие грехи наказываешь ты нас, владыка небесный? Чем провинились мы, рабы твои? — Тем, что вы, мамаша, уже полчаса на этом камне лежите, другим подойти не даёте. — Снимите уже Галю с Голгофы!! Тьма накрыла ненавидимый прокуратором город. Торговцы, подсчитав выручку, зачехлили свечи и спрятали в сундуки красные ниточки. Священнослужители слили ладан. Еврейские пограничники поставили автоматы на предохранители и пошли ужинать в арабские рестораны. Арабские водители включили двигатели немецких автобусов, чтобы вернуть китайских туристов в первый еврейский мегаполис. В Храме Гроба Господня закончился очередной рабочий день. (с)

Над тростником медлительного Нила, Где носятся лишь бабочки да птицы, Скрывается забытая могила Преступной, но пленительной царицы. Ночная мгла несет свои обманы, Встает луна, как грешная сирена, Бегут белесоватые туманы, И из пещеры крадется гиена.  Ее стенанья яростны и грубы, Ее глаза зловещи и унылы, И страшны угрожающие зубы На розоватом мраморе могилы.  "Смотри, луна, влюбленная в безумных, Смотрите, звезды, стройные виденья, И темный Нил, владыка вод бесшумных, И бабочки, и птицы, и растенья. Смотрите все, как шерсть моя дыбится, Как блещут взоры злыми огоньками. Неправда ль, я такая же царица, Как та, что спит под этими камнями? В ней билось сердце, полное изменой, Носили смерть изогнутые брови, Она была такою же гиеной, Она, как я, любила запах крови". По деревням собаки воют в страхе, В домах рыдают маленькие дети, И хмурые хватаются феллахи За длинные, безжалостные плети... (с) Н.Гумилев https://youtu.be/wDhnzwQqMag Игра судьбы. Игра добра и зла. Игра ума. Игра воображенья. Друг друга отражают Зеркала, взаимно искажая Отраженья... Я верю не в непобедимость зла, а только в неизбежность пораженья. Не в музыку, что жизнь мою сожгла, а в пепел, что остался от сожженья. (с) Восстань из праха...И прахом станут, кто встанет на твоем пути. ...и, быть может, через годы, сосчитав свои владенья, Я их сам же разбросаю, разгоню, как привиденья, Но и в час переддремотный, между скал родимых вновь, Я увижу Солнце, Солнце, Солнце, красное, как кровь. (с) Бальмонт https://youtu.be/tyCmcl-iTzs

продолжая пустыню... Я чувствую, как караваны идут в песках, как мысли погонщиков плавятся от жары. Я знаю, что ты решил меня отыскать, я слышу твой голос – глухой, как звериный рык, твое нетерпение в воздухе… Ты идешь. За сотни печальных дней и песчаных миль. Пески неспокойны. Ты знаешь об этом, Вождь. Ты платишь легенде временем и людьми. Тебе говорили, что там, далеко, среди безмолвных барханов ночью встает луна и светит в колодец. Он за тобой следит. Поющий колодец, что не имеет дна. Он знает всю правду о прошлом, он знает то, что будет, и ведает, кто перейдет черту. Поющий колодец с холодной, как снег, водой. Твои караваны в горячих песках идут. И скоро мы встретимся. В темной моей воде луна преломляет черты твоего лица. Я чувствую день, предсказанный мною день. Я просто колодец. Помни об этом, Царь. (с) С.Лаврентьева https://youtu.be/CIh0Cuqv1TA

Субботники бывают разные... * * * О ракурсах восприятия... * * * * * * * * *

Гондолин - каменный колокол горной долины. В небо посмотришь - там звезды былого Выткали тонким узором забытое имя, Ветер пригоршней пепла развеял забытое слово... Бьется, как сердце, каменный колокол, Эхо столетий - Гондолин... Гондолин... В зеркале неба безлунною полночью Стынет твое отражение, Гондолин... Гондолин - горная чаша, неба осколок... Звездные льдинки со звоном на землю слетают... Раня прозрачные пальцы об острые скалы, Ощупью прошлое ищет душа слепая... Гондолин - камнем застывшая времени пена, Ставшая гордыми стенами музыка света, Слово забытой, оборванной песни... Крикнешь - но эхо тебе не ответит... (с) https://youtu.be/X6E0ZzMycww

- Ты сильный, ты справишься. - Я умный, я даже не возьмусь.

Отчеты, присылаемые на почту проекта, идут в статистику. В этой теме или теме "обсуждения" http://avvadon.org/forum/topic/10566-obsuzhdeniya/ можно обменяться впечатлениями о проделанной работе, поделиться опытом или обсудить интересующий вопрос по теме проекта с другими участниками.

Здесь жарко, здесь время течет песком, скрипит на зубах, попадает в поры… Ты держишь меня – раскаленный склон, смирившийся, ставший моей опорой. Песок осыпается, и шаги сливаются с шорохом змей в пустыне. Я чувствую силу твоей руки, отныне я знаю ее, Отныне ты сам состоишь из моих шагов, касаний, оттенков гортанной речи, и я, разбудившая твой огонь, смотрю, как идет по барханам вечер, сменяющий утро, как здесь, в песках, рождаются и умирают души. Я ветер, дыхание, я легка, сегодня я знаю, как ты мне нужен, как пальцы в песок погружая, ждешь идущего жара, знакомой дрожи… Я ветер, дыхание... Я твой дождь. Держи меня крепче. Ты можешь. Можешь. (с) С.Лаврентьева

Фивы. Эти белесые, осыпающиеся скалы стары и покаты, словно застывшие волны забытого моря. Они изъедены ветром пустыни и тысячами шагов тех, кто поднимался сюда на пути в Долину царей, чтобы строить гробницы для своих фараонов. В предутренней мгле, холодной и пронизывающей, хочется укрыться их складками, сжаться в ком у их подножия, поджать колени к подбородку, сев в древнюю позу статуй египетских вельмож и замереть, чтобы не нарушить покой Той, что любит молчание. Там, далеко, за краем другого берега Нила рождается Солнце, касаясь ладонями рук-лучей древних храмов давно усопших царей, святилищ, которые толпятся в нетерпении увидеть рассвет у кромки бесконечного изумрудного пространства полей, рассеченных широкой, блестящей полосой нильских вод. Так было всегда. Так будет всегда. Таковы вечность и бесконечность. Не потому ли улыбаются разрумяненные восходом белокаменные лики царицы Хатшепсут, оберегающей руины своего храма там, внизу? Отсюда, с высоты, гигантские силуэты Колоссов Мемнона кажутся карликами, словно на них смотрели бы сами боги. Попранные временем и лишенные взора, эти слепые старцы, ставшие обиталищем ликующих на заре птиц, напряжены и прислушиваются, пытаясь предсказать новый разлив реки, что омоет им ноги. Разлив, которого никогда больше не будет… Я помню золотые колосья пшеницы, которые росли у их подножья и струились под дыханием благодатного северного ветра, словно жидкое золото, истинная плоть богов и гордость этой земли. Их зерна, зеленеющие всходами каждый год, шептали одиноким гигантам из камня о том, что смерть не всесильна. Ибо, говорят, и Осирис вознесся ростком из зерна. Там, где поля отступают и с торжеством воцаряются пески, уже давно не видели шакалов, хранящих гробницы. Тысячи нор, в которых спали тела, приобщенные к миру иному, ныне разорены, а пелены, в которые были обернуты иссохшие тела былых владык, клочьями лежат на полу подземных дворцов. Под ними все еще живы те потаенные комнаты, которые почти уже победили время, которые не были найдены, которые не издавали крик боли, когда человеческие руки ломали печати некрополя на их каменных дверях, чтобы добыть им не принадлежащее. Они затаились, словно призраки в скалах, стараясь не дышать, когда мимо проходит странник. Здесь, кажется, нет места для жизни земной, но здесь царит жизнь вечная. Многие века царь, изображенный у входа в свой последний приют, протягивает руки к Солнцу и славит его имена в надежде на новую, совершенную жизнь. Словно эхо вторят ему тайные тексты со стен в глубине покоев, словно дикие собаки пустыни смеются духи бездны, словно прибрежный нильский камыш шепчутся неисчислимые боги, словно живые летят над ним грифы, распростершие цветные крылья на каменном своем небе. Так было, так есть, так будет всегда – таков закон мертвых и вечно живых. Так будет до тех пор, пока утром Нун, океан мироздания, выносит из глуби миров ввысь на руках своих солнечную ладью и мать-небо ликует, вновь обретя самое излюбленное дитя свое. Они, безмолвные жители скал, спят в глубине земли, прикрывая истлевшие лики золотом масок, повторяя заклинания на давно ушедшем языке, пируя с родными на стенах своих гробниц и улыбаясь сквозь сон, когда живые вспоминают имена, казалось, давно забытые на земле. Им нет числа и они помнят, быть может, как на этой земле правили цари-боги. Там, на другом берегу реки когда-то стояли их дома. Там и поныне возвышаются их храмы, превосходящие все, о чем человек может мечтать. Да и есть ли им, домам богов, дело до его мечтаний и до его боли? Когда лодка отчалит на восток, то каменные папирусы-колонны обители Сокровенного бога, незримого Владыки престолов Обеих земель, будут отражаться в водах реки и возноситься в безоблачную лазурь, словно повествуя о единстве Египта земного и Египта небесного. Сотни тысяч знаков на камне, запечатленные по приказу поколений царей, будут говорить о нем, будут прославлять его, будут заклинать его даровать царство вечное им самим и процветание – земле их. Эти руины, испещренные именами и ликами, навечно примирили тех, кто когда-то ненавидел друг друга и воссоединили тех, кто так сильно любил тысячи лет тому назад. Каменные руки владык воскуряют на стенах храмов ладан и мирру перед образом Сокровенного бога; недвижимые уста прославляют сладость молока и терпкость вина, свежесть цветов лотоса и чистоту воды, принесенных на жертвенники его. Ибо таков неизменный закон, известный этой земле, закон, что превыше золоченых обелисков Карнака и прочнее гранитных колоссов царей, шагнувших из прошлого в будущее по мощеным полам просторных дворов Луксора. На закате дня так хорошо сесть на берегу и коснуться нильских вод, стряхнув с ладоней песок обстоятельств и смыв с лица пыль мимолетных мыслей. Когда пламенеющее солнце разрежет плоть свою о кромку скал горизонта и по вселенной разольется священная кровь, небо станет багровым и мир словно остановится на несколько мгновений в преддверии ночи. Нил быстро станет черным и сольется с тьмой низкого звездного неба; по волнам запляшут отблески далеких огней на лодках, плывущих к некрополю. На скалах Запада зажгутся огни в окнах домов тех, кто служит мертвым и порой продает память о них. Иногда кажется, что это они сами, очнувшись от дневного сна, зажигают глиняные светильники с ароматным маслом и, склонившись, приветствуют Солнце. Тысячи лет на этой земле верили, что спустившись во мрак мира иного, оно напомнит давно ушедшим о том, что память дарует бессмертие, что жизнь побеждает тлен и что ночь не будет долгой. (с) В.Солкин

а) Сдвиг по стихии в Браслет не заложен. Данный артефакт использует в работе другой принцип. б) Это рекомендация Магистра в контексте работы с данным направлением, с учетом его специфики.

Прикосновение. Ничто и никогда не заменит то прикосновение. О нем не напишут в книгах, о нем не скажут в университетах, потому что это таинство и о нем знают немногие. Это то самое главное, с чего начинается путь, беседа и, возможно, любовь… И тогда многое будет видеться совершенно в другом свете, потому что известняк, пористый, бугристый, со следами инструмента, которым к нему прикасался мастер, - он ведь не белый. Он и желтоватый, и розовый, и сизо-серый. И в нем сотни тысяч и миллионы частиц, которые когда-то были живыми существами. Они стали сподвижниками чужого резца и чужой судьбы… А если отойти, с трудом оторвать от него руки, зажмуриться, сделать несколько шагов назад, и открыть глаза, то произойдет чудо: непередаваемое ощущение с кончиков пальцев перерастает в зрительный образ. Саркофаг. Белый, устремленный ввысь, застывший. Не каменный гроб, а именно сохраненный в камне человеческий образ. И тогда случайные штрихи, оставленные бронзовым резцом, окажутся едва различимыми прядями волос на каменном парике, а глаза, - длинные, чуть раскосые, невероятно живые, будут смотреть поверх тебя или сквозь тебя, но никогда – не на тебя. И лишь по едва заметной улыбке, играющей на губах, будет казаться, что это миг вашего знакомства, неслышной беседы, первые слова рассказа, идущего из глубины веков. Только надо уметь слушать и помнить пальцами прикосновение, - тогда время исчезнет… С той первой встречи пройдут годы, десятилетия. И к одной истории прибавится вторая, третья, - сотни, тысячи историй; но ту, первую ты все равно будешь слышать сквозь все многоголосие. Фаянсовые и бронзовые божества будут отстраненно говорить о величии давно ушедших культов; расписные деревянные маски и растерзанные на части погребальные пелены – шептать о боли, о чувствах и жизни земной, которая всегда казалась такой короткой; засушенные цветы, возложенные на саркофаги - застывшие, словно вытянувшиеся и с надеждой смотрящие в небо обсидианом зрачков, - будут повествовать о прошедшей любви и расставании, рассыпаясь на глазах или в пальцах. И целое пространство надписей вокруг. Необъятное, непостижимое, бесконечное, как океан предвечный. С именами, судьбами и страстью или, наоборот, с почти неощутимой и звенящей в воздухе заупокойной умиротворенностью. В каждом из этих лиц словно ищешь что-то такое, что должен найти, увидеть, почувствовать. Они будут спорить и "говорить", "говорить", словно устав от прошедших веков молчания. Наконец-то найдя слушателя, они словно боятся не успеть рассказать ему свое, а ты, бросая взгляд то на одно, то на другое, боишься в этом шепоте многих не расслышать самого важного голоса. Ваше общее слово - знаки - этот удивительный мир образа и слова, врезаны в камень по-разному. Одни грубо и торопливо – словно с усилием умирающей руки, а другие – пышно и раззолочено, с насмешкой и формой, заменившей смысл; а другие – почти незаметно, так, что их надо трогать, чтобы пальцами ощутить едва проступающий смысл. И когда, порой, нить теряется, а голоса переходят на крик, то хочется зажать пальцами уши. И просто прижаться к камню, как к чему-то родному, дорогому, такому близкому и понятному. Крик затихнет тогда, а нить вдруг найдется, а камень окажется вдруг теплым… Многие пойдут рядом и будут слушать, искать какой-то свой голос, перебирая черепки с полустертыми записями или пытаясь забыть о стекле, которое разделяет глаза и сажу выписанных иероглифами надежд на вечную жизнь, впитавшуюся в свиток, некогда положенный в гробницу кому-то уже забытому. У каждого свой путь, свой рассказчик и своя путеводная нить. И каждый, наверное, помнит то первое свое прикосновение, которое заставило зажмурить глаза и понять, что случилось что-то очень важное… Только вот дойдут, выстоят, не потеряют дара слуха и чувства единицы… Потом, спустя годы, сидя на разбитых камнях, на руинах былого совершенства, перебираешь в руках кричащие от боли осколки, а в уме – обрывки тех слов, которыми хоть как-то можно попытаться пересказать миру то, о чем со смехом, со слезами, горечью и восторгом шепчет, говорит, кричит прошлое. За спиной – огромные башни храма бога луны, и она сама, как чаша, висит в необъятной тьме. Слова, проступившие на разбитых камнях, уже почти не видны. Просто в лунном свете тени на выщербленных стенах резче, а лики богов на известняке живее, пронзительнее, больнее глядят вниз, на песок. По нему, с опаской, ощущая нежданного гостя, замершего у подножия дома ее бога, стелется маленькая песчаная лисица, серая как пыль. Она перебегает от глыбы к глыбе, выглядывает из-за них, - удивительное существо там, где еще несколько часов назад прошли толпы вездесущих крикливых туристов. Тявкнув на небо, она едва различимо притаилась у разбитых лап одного из почти растертых в желтый песок храмовых сфинксов. Ее глаза смотрят из тьмы на тебя, человека, пришедшего в ее дом. Дом, созданный теми, кто давно ушел. Словно и ей удивительно, что их голоса кто-то еще слышит в камне, что их судьбы в ком-то еще так болезненно живы, что теплоту прикосновения их рук - каменных, деревянных, фаянсовых, бронзовых, оказывается, кто-то в этом мире еще помнит… (с) В.Солкин

- ...Вы похитили дракона, захватили деревню и растрынькали казну!!! - Я же принцесса… - Учитель, покажите мне место совершенного покоя? - Если я его тебе покажу, покоя там больше не будет...

Так смычок Паганини тоскует о тишине, если скрипка надрывно часами рыдает в голос, если рвётся от боли в угоду тугой струне истончённый безумием стёршийся конский волос. Если…впрочем, не важно….. Когда-нибудь сам скрипач обессилит везапно и руку, как плеть, уронит. И раздастся над миром немой, безутешный плач за пределами звука - в нём всё, что угодно, кроме... Кроме тихой мольбы об утраченных райских снах. Он не то что бы горд…но усвоить сумел с годами: лучше голым и нищим стоять на семи ветрах, чем кормиться с ладони у Господа - подаяньем. И темнеют зрачки. И сжимает кулак рука. И с удвоенной силой до полночи ведьмы воют, к раскалённости прутьев причислив огонь смычка, как в ревущую бездну… ныряя в пожар симфоний. Поднимается с кресел и крестится первый ряд, из партера бежит разномастье святош в сутанах. А скрипач упивается дерзкой игрой. Он рад, что сумел раззадорить бесовские силы ада. Вот глядит исподлобья. В усмешке кривится рот. И отбросив небрежно со лба смоляные лохмы, проникающим взглядом смущает честной народ, но не в силах сдержать в груди сатанинский хохот. Это правило гения - весело рвать шаблон, раздражая толпу обнажёнкой на грани фола, так по-детски бесстыдно публично кровить душой, на гудящей струне выводя колдовское соло. До последней секунды - пока не порвётся нить и натянутой леской не лопнет терпенье ночи. И опять тишина - та, что призвана говорить за пределами звуков….. ...услышь в ней лишь то, что хочешь… (c) A.Моррис https://youtu.be/MaUQNn5ugas

Долго матушка будет купать тебя в первой росе. Долго батюшка будет шептаться с друидом о прошлом. Ты себя не найдешь ни в мече, ни в сетях, ни в косе. Для тебя этот жребий пока что неведом, но брошен. Так неси же по миру мой огненно-маревый знак. Пусть стопами твоими на Север приходит весна. Пусть в словах твоих кроется первых цветов белизна. Так иди же, не ведая холода, голода, сна. Так иди, Словолов, бесконечной охотой томим. Будешь предан людьми - как и все, кто любимы людьми. Ты - словесная плоть мироздания, новый Имир. С первым слогом пути навсегда затверди и прими: Каждый встречный да будет напоен твоею строкой. Каждый встречный да будет наполнен твоею тоской. Каждый встречный - да станет крылатым и ринется в бой. Так живя, Душелов, ты однажды заслужишь покой. И хотя все вокруг будет так же безудержно живо, Ты почувствуешь Мир - и себя - оглушительно старым. Так я выжгу тебя до последней надорванной жилы. А они через тысячу лет назовут это Даром. (с) Graurock * * * Придумано нами, написано нами - все наши темы, тотемы, татами, все наши битвы, безумства, бесчинства, все, что когда-нибудь с нами случится, все наши встречи, и речи, и ночи, вся недосказанность всех многоточий, вся неоправданность всех ожиданий, наши секреты, сонеты, свиданья, сладкие сказки и горькая правда, все, чем вчера превращается в завтра, все, чем мы дышим, что слышим и держим, все наши нежности, сны и надежды, вся наша боль – миллионом осколков /быстро пронзает, но входит надолго/ вся наша повесть, что длится веками, на каждой странице – губами, руками, касаньем, дыханьем, порханием крыльев - придумано нами, чтоб мы не забыли, как капли сочились и жгли ножевые... Чтоб не разучились быть просто живыми. (с) С.Лаврентьева

Сестры. Со звоном бьются о старую крышу капли дождя. По ладоням моим капля бежит за каплей; из пересохших русел рек, там, где их начертала судьба, они леденящим потоком срываются вниз к моим ступням на потемневшие камни дороги, желтеют от глины. Дождь идет. На истлевшем бархате мха, болотном с проседью, укрывшем придорожный алтарь, они – словно слезы, дрожащие на ветру, словно память о тех, кто ушел. Пористый черный камень давно позабыл о треске огня и том, какова теплота касавшихся его рук. Вместе с шагами тех, кто мимо прошел, ушли прочь имена, были навеки забыты. Только лишь камень. И мох. И вода. Дождь идет. Огонь под пеплом почти что потух. Свернувшись в углу и укрывшись тканью, пахнущей лавандой и тленом, я смотрю на красные угли и боюсь шевельнуться – словно от этого они погаснут совсем. Там, за окном – струи текут по мутным стеклам, как будто пытаясь увидеть тех, кто, почти не дыша, глядит на то, как умирает огонь. Дождь идет. Старая кошка, серая как пепел, горбится у ног ее. Как будто бы камень порога, который лежит вот так уже много веков. И лишь веретено здесь живое. И, пожалуй, еще дождь. Три капли, и еще пять, и одна. И вновь опять так же. И веретено все шепчет и шепчет кошке, - а та словно бы и не слышит. Дождь идет. Сквозь прогнившую крышу капли текут по стенам, которые никогда не белили. До того ли ей? Сидит, словно неживая, и только лишь пряжа в руках говорит с нею, вьется лозою по скрытым серой тканью коленям, растет, оплетает. Иногда, словно позабыв свой сон, она глядит на меня, а вслед за нею и кошка. И веретено тогда замирает, как будто боится. Дождь идет. На меня смотрит, а как будто и сквозь меня. Пряжа, белесая с зеленью, смотри-ка, цвета ее волос, что падают наземь от прямого пробора. То шелком горят они, когда треснет вдруг уголь под пеплом, то саваном старым потухнут. Длинными зубьями черного гребня вновь и вновь разбирает их ей сзади другая. И если бы она встала, то та, другая, оказалась бы ей по плечо. Дождь идет. Цвета волос сестры – на ней платье. С черных досок пола ползут на него тенями слова и знаки, речи и помыслы. С платья – на руки ее, с рук – на гребень, с гребня – на волосы той, что сидит. На них слова исчезают навеки, словно их никто никогда не писал. Сквозь закрытые веки смотрит она вдаль, туда, где вьется дорога в тумане дождя. И когда капля воды срывается и со звоном бьется о дверь, то руки ее дрожат. Дождь идет. А третья – она словно птица. Сидит на плече у прядущей и с усмешкой глядит на серую кошку. Вроде бы птица, а все же карминные губы и брови – черными луками на бледном лице. Когда вдруг замедлится пряжа – она шепчет что-то на ухо сидящей и у той на ее белом, как мрамор, лице пробегает цветной жилой улыбка. Один поворот веретена у первой, одна тысяча слов – на платье второй, один удар крыла – у третьей. Дождь идет. Когда я согреюсь у огня, который почти что потух, то, как и они, я сяду глядеть на капли дождя. Первая будет прясть – а я знаю, как тяжело веретено. Вторая расчешет ей волосы – а я знаю, каково оно – держать этот гребень. Третья, глядя сквозь проем разбитой двери, запоет песню – а я знаю слова. Их шепчут мне тихо на ухо капли, упавшие с неба, когда я иду по дороге вперед, зная, что мне улыбаются вслед… Дождь идет… (с) В.Солкин

Дельфы. Мы забыли, как пахнет море. Забыли, как его соленые брызги, словно мелкие острые камни, бьют в спину того, кто возложил на алтарь свою жертву. Забыли то, как масляниста соль моря на пальцах, как терпко пахнут прибрежные травы и как далек горизонт. Мы почти уже не умеем видеть былые следы. Среди диких цветов и мака, и тех, позабытых, синих цветов – следы дев, что шли к Дельфам. Они двигались прочь - позабытая жертва именам полустертым богов. Они, говорят, умели любить. И ненавидеть, пожалуй, тоже умели. В их память над замшелым камнем ворот глядят на алтарь микенские львицы. Мы забыли, как жжет пальцы священный огонь. Запамятовали, как нагревает он камень – черный базальт у чрева, порождающего его, во тьме, между стен, верха не видно которым, уходящим в небытие. Он взмывается ввысь, как пары у бронзовых стоп треножника девы, жующей лавровые листья. Она ждет бога своего, вдыхая дым чрева, идет во тьме навстречу ему, так, как шли поколения до нее. Поколения тех, кто слышал. Мы забыли, как парила она, дева, сидя над алтарем своим, омытая в водах Касталии, стремясь к обретению, и как неустанно шептали, бескровные, уста ее, предрекая чужую судьбу в Дельфах, там, где погиб Пифон. Кто слышит теперь предсмертный крик его – как будто водой морской плеснули на раскаленный гранит алтаря – кто знает теперь как это: на месте смерти предрекать вечную жизнь? Ныне говорят о грехе, не о жизни. О грехе того, кто только рожден, о грехе того, кто любим, и грехе той девы, что на треножник села, сбросив свой пеплос. Так принято нынче среди позабывших. В скалах Афона люди в черном тоскуют о боге, клеймом греха терзая других, у подножья; разучились навеки смотреть в вышину, себя считая превышним. Мы забыли, как высоко то небо. То небо, под которым в ночи Клитемнестра обнимала алтарь, становясь спиною к морю Авлиды. То небо, где песок нес следы Ариадны, глубокие – ибо неподъемен был клубок. Под тем небом, не нашим, герою была слава, богу была жертва, человеку – огонь, а деве дельфийской было слово, тем же, кто пришел к ней – судьба. Так было прежде. Ныне листья священного лавра стали приправой, имя бога забыто, орудие пытки стало символом веры, огонь был потушен, дева погрязла в пороке и старые, сизые камни все еще высятся, заросшие маками, близ Дельф. Они лишь помнят. Их капители, те, что остались, вздымаются ввысь, старики, разбитые, с криком взывая. Они верят. Что минут века, человек пробудится. Что там, вдали, в чужеземной стране, вдруг очнется от тяжелого морока сна дева; что увидит она средь обломков дельфийских, стоящих в тысячах стадий от моря, из бронзы треножник. А пока - за стеклом, на тулове амфор и дне киликов, мы глядим на жизнь другую. Ту, где умели любить, ненавидели, не знали чуждого слова "грех", были вольны и свободны – красным на черном и черным на пламенно красном глиняном теле. Мы забыли. Забыли, что во вкусе лавра порой прежде бывала судьба, удивленные, когда вдруг мстит за прошлое, убивая, море. (с) В.Солкин

День похож на кyвшин без дна, Сквозь горло прошла река. Я видел глаз в глyбине окна И крест в глyбине зрачка. Я видел, как испyганный дрозд О зеркало ранит грyдь, Я видел меч, нависший, как мост, То был, единственный пyть. Брось монетy к небy орлом - Поднимyтся стаи орлов. Силы yйдyт, сражайся числом - Числа сильнее слов. Выйдешь один, и дрогнyт они - Вышлют вперед гонца, Выкyрят всё, сядyт в тени Медленно ждать конца. День похож на кyвшин без дна, Сквозь горло прошла река. Я видел глаз в глyбине окна И крест в глyбине зрачка. В горле сyхо - песок да ил, Рyки коснyлись дна... Видишь, сколько вокрyг могил, А стоит того она? (с) "Белая гвардия" https://youtu.be/js8GzKre6Fw https://youtu.be/GhE31dFfooY